Форум

Он проснулся не сразу. До этого Филипп долго не мог заснуть, что с ним вообще-то случалось редко – на войне приходилось ловить краткие минуты сна в любой ситуации. А тут, в общем-то, не случилось ничего из ряда вон выходящего – но отчего-то он почти полчаса ворочался и хмурился, стараясь выкинуть из головы ненужные мысли, и сердился на себя за то, что транжирил драгоценное время. Не хватало еще завтра задремать в седле.

Черт, будто он сам не знал, что это была именно немилость! Его попросту убирали с глаз долой, и, если задуматься, Филипп и сам был этому только рад. Немилость не была чем-то новым, и избавиться хоть на время от дворцовых пересудов тоже было неплохо, если… если…

Дернул черт ее заявиться именно сегодня! Чей-то язык все-таки оказался слишком длинным, потому что ни в какие женские предчувствия Филипп не верил.

И все же, куда лучше, если бы она не приходила. Потом – потом были бы письма, то длинные, то короткие; он всегда исправно проглядывал их, даже когда они были в ссоре, прежде чем сжечь. Писать было сложнее, чем читать, писать письма Филипп дю Плесси никогда не любил и не умел, но если уж родная, хоть и ненавистная, жена, тратит время на то, чтобы придумать и послать ему письмо, то хотя бы не прочесть ее писанину было бы форменным свинством. Да и порой это было приятно – узнавать новости о сыне и о дворе, порой совершенно неважные, но забавные, будто она и впрямь хотела поднять ему настроение…

Но письмам все же можно было не придавать большого значения и уж во всяком случае на них не отвечать; игнорировать же живую, сердитую и растерянную жену, явно требующую от него каких-то действий, было куда сложнее. В конце концов, он задремал, продолжая сердиться – и на нее, и на себя, – поэтому не сразу понял, что мягкие губы на его губах уже сном не были.

- Что… что вы тут делаете?! – даже возмутиться у него вышло не сразу. Ему никак не удавалось заставить ее уйти, - может, потому, что не получалось и рассердиться так сильно, чтобы поднять на нее руку. Для других наверняка хватило бы и оскорблений – от того, что он яростно выпаливал в ее адрес, безуспешно стараясь скрутить ее на тонких простынях, кто угодно бы уже надавал ему пощечин и ушел. Кто угодно – но только не женщина, которой могло взбрести в голову явиться в постель Филиппа против его воли.

Если бы мог, он с радостью надавал бы пощечин самому себе – за то, что не мог ничего с ней поделать, и за то, что в глубине души был ей рад.

Только что толку?!

Ему, наконец, удалось поймать ее за руки, и она тут же сдалась, даже не делая попытки вырваться.

Ну, схватил, а дальше-то что? На лице жены не было и тени страха, будто она знала, что он не сможет ударить ее. Филипп от души выругался, причем, положа руку на сердце, понимал, что минимум половина ругательств относилась к нему самому.

- Вам что, любовников мало, что вы лезете ко мне в постель?! – поинтересовался он, и сам услышал, что прозвучало это не так саркастично и не так гневно, как надо бы. Она пробормотала что-то в ответ, словно не услышав издевки в его голосе, и вдруг прикоснулась губами к его плечу, и от этого касания уже заготовленная фраза вылетела у него из головы. Внезапно он осознал две вещи – что они слишком долго лежали рядом обнаженными и что они вообще в первый раз оказались в постели вместе.
Даже под пытками Филипп бы не признался, что до смерти этого боится. Супружеское ложе все-таки не сеновал и не ковер, а об остальных случаях их интимного общения было вообще лучше не вспоминать… И вполне очевидно, что приходя попрощаться, она рассчитывала на что-то из ряда вон выходящее.

Беда была даже не в том, что он никогда не питал иллюзий относительно своих любовных подвигов – но сама мысль о том, что именно ей он покажет, на что способен, вернее, не способен, отнюдь не грела и не придавала уверенности.

Она снова поцеловала его, теперь уже в грудь, задержав губы на твердых мускулах, и он невольно ослабил хватку. Коварная, как все женщины, она тут же воспользовалась этим, и теперь он чувствовал ее прохладную руку на своем затылке. Она перебирала волосы, поглаживая кожу, и это было приятно.

- Позволь мне остаться, - снова попросила она, не поднимая глаз.

Он медлил слишком долго. В конце концов, его терпение тоже имело пределы, и Филипп рывком перекатил ее на спину, впившись губами в нежную шею. Она не протестовала, послушно запрокидывая голову, проводя ладонями по влажной спине.
Сколько у нее было мужчин? Семь, десять, пятнадцать?

Отчего-то мысль о ее прошлых победах рассердила его куда больше, чем ее неповиновение. Он поднял голову, тяжело дыша, и она, тут же уловив перемену в его настроении, встрепенулась, обняла его за шею и прижалась лбом к плечу:

- Любовь моя…

Внезапно его гнев сменило другое чувство – как будто реку повернули в другое русло, и тяжелый поток начал двигаться по новой, незнакомой земле, сметая все на своем пути. Больше всего на свете ему сейчас нужно было заставить ее забыть о других – которые касались ее тела, целовали ее губы, брали ее себе.

Словно во сне он нашел ее губы и понял, что, наверное, впервые в жизни ему не нужно было никуда спешить. Когда-то давным-давно он никак не мог взять в толк, как неторопливая черепаха смогла победить порывистого зайца – ведь если скакать, то галопом, разве нет?

Сейчас же его все приводило в изумленный восторг – ее тяжелое дыхание на его щеке, в котором то и дело проскальзывало его имя; ее руки, ласкающие его так, будто он, Филипп, был для нее самой большой ценностью; ее губы, то закушенные, то приоткрытые, то изогнутые в беглой улыбке…

Она сама открылась ему навстречу по первому желанию, и как-то случилось так, что они и дышали теперь вместе, на пару мгновений сталкиваясь губами и не задерживаясь надолго. Открывая глаза, Филипп видел ее лицо со словно бы в удивлении приподнятыми бровями и вздрагивающими губами, – и знал, что за влажным лбом с тоненькой морщинкой не было никого, кроме него самого, его рук, его плоти, его голоса. Изгибаясь под его телом, она просила о чем-то именно его, не кого-то из своего бурного прошлого, – и он чувствовал, что тоже начинает улыбаться от незнакомой гордости.

И потом все тоже было как-то по-другому – ее горячий и мокрый затылок в его ладони, ее рука на его груди, и Филипп знал, что кончиками пальцев она ощущает, как бьется его сердце.

- Все же вышло по-вашему, - пробормотал он, скорей чтобы подразнить жену – сил на выяснение отношений у него уже не было. Их даже на то, чтобы рассеянно перебирать длинные пряди под пальцами, едва хватало. – Вам еще не пора?

Она приподнялась на локте так внезапно, что он не успел выпутать из волос пальцы и невольно сильно их потянул:
- Ты хочешь, чтобы я ушла… сейчас?

- Только не говорите, что заботитесь о моих желаниях, - Филипп потянулся рукой к ее плечу, чтобы уложить ее обратно. – Иначе бы вас тут вообще не было…

Это вообще не лезло ни в какие ворота. Когда он осыпал ее оскорблениями и ругательствами, от которых даже конюх бы покраснел, она словно не слышала его. А теперь, от беззлобной перепалки… В полнейшем изумлении Филипп наблюдал, как его непредсказуемая жена вдруг села в постели, прикрывая руками грудь и явно намереваясь уходить. Поймать женщину за руку ему удалось в самый последний момент.

- Да пустите же! – шепотом возмутилась она, вырываясь куда сильнее, чем полчаса назад. Скрутить ее Филиппу удалось так же легко, как и тогда, правда, от былого раздражения не осталось и следа.

- Если я правильно понял, теперь вы возмущаетесь тем, что я не даю вам уйти? – он опять запустил ладонь в ее волосы и слегка наклонил ей голову. – Сперва вы приходите ко мне в постель и отказываетесь уходить, потом вы ни с того ни с сего обижаетесь и отказываетесь оставаться? По-вашему, так себя должна вести послушная жена?

Она молчала, не глядя на него, да он и не ждал ответа.

- Иногда мне кажется, что я никогда вас не пойму, - со вздохом признался Филипп, отстраняясь. Наверное, он уже начал немного разбираться в том, что творилось в женских головах, поэтому его нимало не удивило, что она не сделала новой попытки уйти, а робко положила голову на его плечо и еле слышно прошептала:
- Мне тоже.

The end