Форум

Меня точно преступницу привезли в Плесси. Там мне было зачитано послание его Величества Людовика 14, в котором говорилось, что поскольку я ослушалась его приказа и покинула Францию, вызвав неудовольствие короля, я должна оставаться в своем поместье, где ко мне будет приставлен офицер, покуда я не решу вернуться в Версаль, выполнив ряд условий. Я должна явиться ко двору в черной одежде, в карете с черными занавесками, в присутствии всего двора преклонить колени перед королем, поцеловать его руку и молить о прощении. А главное, я не должна делать попытки избегать короля, где бы это ни было…», - на лице Анжелики появилось выражение злой иронии, она посмотрела на мужа и медленно произнесла: «Итак, я получила от короля плохо завуалированное предложение разделить его постель», - она горько усмехнулась, - « у меня было несколько месяцев на раздумье, по прошествии которых, в случае отказа, я буду арестована и помещена в крепость, а все мое имущество, за исключением наследства Шарля-Анри, конфисковано… Я спросила о Флоримоне, мне ответили, что он не получит НИЧЕГО… Людовик давил на меня всей мощью своей власти, и, он знал, что только боязнь за судьбу и будущее сына может вынудить меня согласиться…Но в тот момент это было выше моих сил, я просто НЕ МОГЛА решиться на этот шаг, я ненавидела Двор, я сказала нет…
В моем доме появились солдаты, во главе с мерзким грубым солдафоном, капитаном Монтадуром, который позволял себе командовать моими слугами, распоряжаться моими людьми и моим имуществом… Мой замок превратился в казармы…
Каждый считал своим долгом наставить меня на путь истинный, уговорить поехать к Королю и подчинится его прихоти, его власти… Первой была Барба, с ее причитаниями, что я собственными руками разрушаю свое будущее и будущее своих сыновей…
Затем пришел мой брат Дени, ставший бароном после смерти отца, со своим печальным рассказом… Оказывается в нашей семье ни я одна вызвала гнев короля… Мой брат Гортран участвовал в восстании, был схвачен и приговорен к повешению… Тогда Дени и Альбер, в то время придворный из свиты Монсеньера, а ныне аббат, бросились в ноги королю, моля о пощаде для одного из де Сансе… На что Его Величество ответил, что семья де Сансе слишком часто вызывает его неудовольствие, и он не намерен быть снисходительным, но потом смягчился, узнав, что именно Гортран расписывал потолки Версаля. Людовик помиловал брата, но было поздно, он был повешен… Дени рассказал мне это в надежде, что я проникнусь великодушием короля к моей семье, но он ошибался… Рассказ возымел обратный эффект: я не могла подчиниться человеку, по приказу которого был повешен один из Монтелу…
Третьим был Молин…Когда я вернулась, он не осудил меня, не задал ни одного вопроса… Более того, в мое отсутствие он взял на себя труд вести все мои дела, защищать мои интересы… А сейчас, он пришел и строго сказал: «Езжайте к Королю! Напишите ему, и я отвезу письмо!». Он говорил: «Я знаю Вашу гордость, но будьте разумны, забудьте обиды». Он говорил, а я почти не слышала его, я думала, что это будет равносильно смерти… Я вспоминала Вас, человека, которого я любила. Король прервал наше счастье, он разрушил его… Это нельзя ни простить, ни забыть, это было бы худшим предательством, это разрушило бы последний проблеск надежды, еще живущий в сердце… Я вспоминала Гортрана,… Я вспоминала Филиппа, смотрящего на меня в последний раз, перед тем, как он решил встретить смерть… Через года он говорил: «Прощай, моя любовь. Мы должны служить королю, поэтому расстаемся…»
Король забрал все, что я имела… Но меня он не получит…Молин не отчаивался, он продолжал говорить, что я должна спасти свою родину, свое Пуату от бесчинств армии, что я должна прекратить разбой, насилие и грабежи, что я должна вернуть мир в провинцию, что я должна поехать в Версаль, подчиниться Королю и стать всемогущей… Я была непреклонна, я ответила ему, что не вернусь в Версаль, что покориться королю – акт худший, чем самоубийство… Ведь это предательство по отношению к Вам, человеку, которого я не в силах забыть…» Анжелика замолчала, погруженная в тяжкие воспоминания. Жоффрей, с удивлением, и даже каким-то трепетом, разглядывал эту новую, незнакомую ему женщину. Его рациональный мозг ученного, отказывался понимать, откуда в этой хрупкой, нежной женщине с лицом Мадонны такая сила духа, такая несгибаемая воля и упорство. Мог ли он, тогда в Тулузе, предположить, что это юное, любопытное создание, это наивное дитя, эта девочка, доставшаяся ему в супруги, способна на такое постоянство, способна полюбить его, изуродованного, колченого господина, старше ее на 12 лет, и пронести это чувство, эту любовь в своем сердце через годы разлуки? Нет! Напротив, он был уверен, что лишь забавлял ее, вносил новизну и разнообразие в ее скучную и однообразную доселе жизнь… Да, она восхищалась им, он был способен удовлетворить ее жадную до новых впечатлений натуру… Но в ее любовь он не верил… Каким же глупцом он оказался… Где же Ваше хваленое умение разбираться в людях, граф? Он считал ее изменницей, легкомысленной кокеткой, быстро нашедшей ему замену, а она в это время выживала, спасала себя и его детей от нищеты, от смерти, она не переставала помнить и любить его… Сколько же лет мы потеряли, любовь моя? А теперь он слушал этот наполненный переживаниями и страданиями рассказ… На его внешне невозмутимом лице не отражалось никаких эмоций, не дрогнул ни один мускул. Да, внешне он был спокоен, но одному Богу известно, чего стоило ему это спокойствие…
Тем временем Анжелика решилась продолжить:
«…Так вот, я была непреклонна… Тогда Молин привел последний аргумент. Он напомнил мне о детях, он спросил, подумала ли я, что станет с ними? В тот же миг я вспомнила о Флоримоне… Шарлю-Анри, крестнику короля ничего не угрожало, но Флоримон – этот гордый красивый мальчик, потомок знатного рода был никем, у него не было ничего: ни имени, ни наследства… Сын, так похожий на отца, это все, что осталось у меня от Вас…И тогда я решилась, решилась поехать к королю, пройти, одетая в черное, преклонить колени, отдаться ему… Но вернуть своему сыну его титулы и наследство. Это был мой долг матери, позаботиться о судьбе сына, подаренного Вами… И я написала письмо Людовику, Молин повез его в Париж…
Примерно тогда же, приехал домой из монастыря и сам Флоримон в сопровождении своего наставника аббата де Ледигьера. Он вошел, молодой веселый оптимист, обнял меня, и жизнь снова обрела смысл… Казалось он не замечает ни солдат, ни волнений, происходящих вокруг. Он занимался фехтованием, охотился, нянчился с Шарлем-Анри, играл со мной в шахматы… Но это была лишь видимость спокойствия. На деле же, этот рано повзрослевший, живя среди придворных интриг, мальчик все видел и все понимал. Однажды, когда пьяный Монтадур по своему обыкновению осыпал меня проклятиями, Флоримон, угрожая шпагой, потребовал у него извинений… Мой маленький защитник (с нежностью прошептала она)…И вот настал день, когда он подошел ко мне и твердо сказал: «Мама, мы должны уехать». Он говорил, что нам грозит опасность, что мы не сможем себя защитить и, что он твердо решил отправиться на поиски Кантора и Вас…Я испугалась за него, представив насколько опасным может быть подобное путешествие, я запретила ему даже думать об этом… Как хорошо, что он меня не послушал… Через несколько часов, Флоримон исчез вместе с Натаниелем де Рамбур. Больше я своего мальчика не видела, а для меня началась страшная ночь в Плесси…
Солдаты… Они были всюду, они крушили все на своем пути… Сначала они разорили поместье Рамбуров, потом добрались до моего… Мы оборонялись как могли и сколько могли… Замок стал ареной ужасной битвы… Везде раздавались пронзительный плач детей, стоны умирающих, крики женщин, которых солдаты хватали своими грязными руками и насиловали прямо на полу… Я стреляла до тех пор, пока кто-то сзади грубо не схватил меня за руки…Последнее, что я успела увидеть – это Барба, убегающая с Шарлем-Анри на руках… Никогда еще я не ощущала такой животной паники… Чем больше я вырывалась, тем больше понимала, насколько беспомощна… Никто не пришел на помощь… Они уничтожили меня… В ту ночь, я возненавидела любовь, я возненавидела мужчин, я возненавидела себя…»
По щекам Анжелики вот уже который раз покатились крупные слезы… Она сидела, обхватив себя руками, на ее лице застыло выражение отвращения и ненависти… Ее хрупкая фигура выглядела такой ранимой и беззащитной, что у Жоффрея разрывалось сердце от злости на весь мужской род и желания подойти к жене, обнять, прижать к своей груди и заставить забыть весь этот ужас, словно кошмарный сон… Перед его глазами проносились жуткие картины, рассказанного Анжеликой, и он ощущал почти физическую боль и страдание… Но он смотрел на ее заплаканное лицо, на плотно сжатые губы и понимал, что его вмешательство мужчины, пусть даже любимого, особенно любимого, в этот момент, когда она вновь переживает свой женский позор, будет ей неприятно, больше того причинит дополнительную боль… И он сдержал свой порыв…
«Когда я пришла в себя, все уже кончилось. Было утро…Собственное тело было мне противно, вокруг лежали трупы… Мой мутный взор бесцельно блуждал по стенам, пока я не увидела Барбу, лежащую на ступенях с Шарлем-Анри на руках…Я подумала он спит… Он был такой красивый, длинные кудри закрывали щеку, он улыбался… Я хотела разбудить его, и увидела рану на шее…Он умер! Мой второй ребенок УМЕР… (рыдания душили Анжелику) В который раз я потеряла все. Но сегодня это было страшнее прежнего… Я не просто лишилась всего, я потеряла себя, и я потеряла самое дорогое - своих сыновей… Их больше не было со мной, моих крошек…Я кричала, как безумная, я звала их и умоляла простить… У меня не осталось ничего! Только месть, снова месть. Если бы тогда мое сердце не пылало ненавистью, я просто не могла бы жить…Я не оглядываясь покинула Плесси… Все дорогое, что осталось там – это маленькая могилка на окраине леса, да портрет трех мальчиков, написанный Гортраном… Так я стала мятежницей Пуату… Я, и те немногие, кому удалось спастись: аббат Ледигьер, верный Флипо, мой собрат еще по Двору Чудес, учитель фехтования Мальбран… Они все последовали за мной… Началась партизанская война, ужасная по своей жестокости. Кровь, смерти, крики, истерзанные человеческие тела… Вот все, чем была наполнена теперь моя жизнь. Когда мне принесли голову Монтадура, я смеялась… А потом, я поняла, что беременна…Онорина – дитя той ночи… Это было ужасно! Я ненавидела этого ребенка, я пыталась избавиться от него, но несчастное создание крепко цеплялось за этот Мир… Я родила ее, я дала ей жизнь, но все мое естество отказывалось признавать этот плод насилия и позора…Я бросила ее в монастыре, я отреклась от нее…Но святой Оноре пришел ко мне во сне и вернул мне девочку… Еще чуть-чуть, и она бы умерла… Ее тельце было не больше кролика. Своим молоком я возродила ее к жизни, но каждый раз, когда я ее кормила, у меня было ощущение, что я совершаю какое-то жестокое жертвоприношение…Мысль о том, что я разделяю ответственность за это человеческое существо с пьяным солдатом убивала меня… Но шло время, и как ни странно, именно это дитя, эта маленькая лесная девочка научила меня быть матерью… Я любила своих сыновей, я защищала их от холода и голода, но, надо иметь смелость признаться, не была для них образцовой матерью…Я мало ласкала их, никогда не шутила с ними… Я слишком поздно поняла это, слишком поздно…»
После минутного молчания Анжелика продолжила:
«И вот женщина с ребенком вела мужчин на мятеж… Мужчины…Они вызывали у меня ужас и омерзение, граничащее с гадливостью… Воспоминания об их пылающих вожделением глазах, их грязных похотливых руках заставляли меня дрожать от отвращения. Когда однажды Ла Мориньр попытался меня обнять, я лишилась чувств. Но шпага отца да Лесдегьера, этого доброго милого мальчика, всегда приходила мне на помощь. Это милое дитя, этот пылкий юноша любил меня, но его любовь была так же чиста и непорочна, как и его пылкая, благородная душа… Много раз я просила его уехать, спастись, оставить меня, я твердила, что приношу несчастье любящим меня людям… Он отказался…Он сказал, что не может жить без моего присутствия, без воздуха, которым я дышу, что мужчины уничтожили меня своей жестокостью, но он не будет среди них…Он говорил, что вернет мне то, что отняли другие - мою душу, мою женственность… Он умрет за меня и получит силу, чтобы меня спасти… Мы проигрывали, мы были окружены, кольцо сжималось, я стала похожа на загнанного волка, гонимая и преследуемая всеми… И вот настал тот день, день, когда меня предали… Все мои друзья были схвачены и повешены… Мои последние друзья… Я была вне себя от горя… Король, снова король лишает меня близких людей. Я посылала ему проклятия, но у меня больше не было сил плакать… Флико, Мальбран, отец Лесдегьер…их больше не было. Бедный мальчик, он сдержал свою клятву, он умер за меня, и его чистая любовь архангела вырвала меня из пропасти тяжких воспоминаний…
Онорина и я. Мы остались вдвоем. Надо было бежать, надо было спасаться. Солдаты были всюду. Я привязала дочь к дереву и пошла разведать местность. Меня схватили, приняв за воровку и гугенотку. В тюрьме я кричала, стучала в дверь, я сходила с ума от страха за Онорину, которая осталась одна в лесу… Никто не ответил. Тогда я подбежала к окну и стала умолять прохожих спасти мою девочку… Когда меня привели к судье, я думала только о ней… Я не помню, что говорил судья, помню палача, на мне рвут платье, дикая боль и запах горелого тела… Меня клеймили лилией, как последнюю преступницу…»
«Покажите!», - резко сказал Жоффрей. «Что?», - в смятении пробормотала Анжелика. «Покажите мне ваше плечо!», - граф встал и приблизился вплотную к жене. Анжелика приспустила рукав, и его взору открылось страшное клеймо, печать его величества, на теле супруги. Глаза Анжелики со страхом вглядывались в лицо мужа, пытаясь прочесть его мысли. Жоффрей медленно поднял руку и нежно, едва касаясь, провел указательным пальцем по цветку. Его мысли путались. «Какая красивая у нее шея… Я и забыл насколько прекрасна ее кожа…Клеймо… Бедная моя девочка…» В слух же он произнес: «Безумица, вы просто безумица… Единственная женщина, которая сумела заставить меня страдать… А я! Я оказался плохим сторожем, мое бедное сокровище… мое драгоценное сокровище… я не смог вас уберечь…я столько раз терял вас». Он обхватил ее стан своими сильными руками, словно пытаясь согреть и защитить от всех невзгод и несправедливостей окружающего мира… Так они стояли, она впереди, он за ее спиной, глядя в окно, за которым медленно, но верно начинался новый день. Жоффрей склонил свою голову к лицу Анжелики и проговорил: «Досказывайте скорее вашу историю, скоро утро». Анжелика, согретая теплом его объятий, кутаясь в надежные руки мужа, снова заговорила:
«Метр Берн забрал меня из тюрьмы и предложил мне стать служанкой в его семье. Как оказалось, он спас жизнь Онорине. Услышав мой зов, он отыскал ее в лесу и принес в свой дом. Моей благодарности не было предела. Я согласилась на роль служанки… Наша с Онориной жизнь в Ла-Рошели текла относительно мирно и спокойно, насколько вообще это возможно для гугенотской семьи на территории Франции. Гонения и притеснения протестантов усиливались день ото дня. Оставаться в Ла-Рошели становилось опасно для жизни. Да, кстати, я вспомнила! Я же видела господина Роша и говорила с ним… Это ведь он передал Вам где я нахожусь?», - Жоффрей кивнул утвердительно, - «Старый мошенник и болтун», - с притворным возмущением и благодарностью в голосе засмеялась Анжелика, - «А обещал молчать… Выходит, я должна сказать спасибо его болтливости за нашу встречу… Но я отвлеклась. Гугенотов преследовали, и страх быть схваченной вновь поселился в моем сердце. Поддавшись на мои уговоры, метр Берн и еще несколько протестантских семей решились бежать. Бежать на острова на корабле Маниголя… Началась подготовка побега. Потянулись мучительные дни ожидания… У меня было ощущение, что я в западне, в ловушке, которая вот-вот захлопнется…Мне надоело быть сильной, надоело принимать решения и выживать, мне захотелось просто спрятаться за сильным мужским плечом, стать просто женщиной. И я решила, что если нам удастся уплыть, я выйду замуж за спокойного и надежного метра Берна, если же план провалится, то для моих целей вполне подходил господин де Бардань, королевский лейтенант, влюбленный по уши и готовый ради меня на все. Мы с Онориной могли укрыться в его поместье, в Берри». Жоффрей насмешливо произнес: «Выходит, я во время воскрес. Еще чуть-чуть, и мне пришлось бы иметь дело с еще одним супругом своей обольстительной и непостоянной жены». Анжелика, пытаясь вырваться из его рук, возмущенно заговорила: «Да уж, любезный супруг, ваше воскрешение действительно слишком затянулось… Я чуть не состарилась в одиночестве, пока вы отсутствовали…» Она продолжала вырываться, Жоффрей удерживал ее в своих объятиях, смеясь: «Так уж в одиночестве…Ну-ну, успокоитесь моя темпераментная воительница… Так почему Вы пришли за помощью ко мне, ненавистному пирату, а не к одному из своих кавалеров-защитников?» Анжелика, перестав вырываться, с улыбкой и притворным возмущением: «Будьте милосердны, за 15 лет я успела отвыкнуть от ваших скабрезных шуток и мерзких инсинуаций, господин граф! Я видела на холме Вашу фигуру Мефистофеля и знала, что вы в Ла-Рошели, а потом меня арестовали и отвезли в зал суда. Знаете, кого я там увидела? Франсуа Дегре. Мой дорогой друг, он всегда появлялся именно в ту минуту, когда был мне нужен. Он рассказал, что всех гугенотов, собирающихся покинуть город, должны арестовать, а потом спросил, чем он может мне помочь. Я попросила у него сутки отсрочки и пообещала исчезнуть за это время вместе со своими гугенотами. Он кричал, что я сошла с ума, что у меня ничего не выйдет, но потом смирился и сказал: «Ты создана для свободы, лети в будущее, где мне нет места…», - потом он обнял меня и пробормотал: «Помните, что я люблю вас, теперь я могу признаться, раз это больше не имеет значения. Прощай, маркиза ангелов…» Он опустил руки, и я бросилась бежать. Надо было спешить, надо было действовать. У меня не было времени, и у меня была цель…
Ну вот и все, остальное Вы знаете. Вот чем были наполнены эти пятнадцать лет моей жизни без Вас, лет, когда я не жила, а лишь существовала…» Анжелика повернулась лицом к мужу, подняла на Жоффрея свои ясные глаза: «А теперь зачитывайте свой приговор, господин муж… Достойна ли такая женщина, как я, носить вашу фамилию, быть вашей женой и идти с вами рука об руку по жизни? Сможете вы простить меня и принять такой, какая я есть? Любите ли вы меня?» Она с волнением вглядывалась в лицо мужа, пытаясь прочесть ответы на свои вопросы. Губы Жоффрея растянулись в привычной нежно-ироничной улыбке, но глаза оставались серьезными. В них светилась любовь и где-то в глубине, на самом дне, озорно заплясали огоньки пробуждающейся страсти… «Люблю ли я вас? Вы еще сомневаетесь в этом? Да, вы можете быть удовлетворены, пожирательница мужских сердец. Вам удалось получить власть и над моим. Их слишком много, тех, кто любит вас, но вы принадлежите только мне, моя очаровательная и незабываемая супруга», - он еще крепче сжал ее в объятиях, - «Отказаться от вас? Вы считаете меня безумцем, способным лишить самого себя возможности быть счастливым, возможности любить и быть любимым? Я слишком долго был без вас, и ожидание стало невыносимым. Без вас моя жизнь пуста и бессмысленна, и я благодарю небо за то, что оно вернуло мне вас, моя героиня, моя амазонка, моя воительница, сердце мое, душа моя, жена моя…». Он прижал ее к себе, потом поцеловал в уголок губ и прошептал, перемежая слова поцелуями: «Вам не кажется, ангел мой, что для сегодняшней ночи достаточно разговоров. Скоро утро, и мы могли бы найти дела гораздо интереснее…» Они тихо засмеялись, потом их губы слились в бесконечном страстном поцелуе… За окном начинался новый день… И новая жизнь…
КОНЕЦ.