Форум

1. Название: драбблы для игры "Архивы вашей памяти" на челлендж
Автор: ZiraelL
Пейринг/Персонажи: (соответственно): а угадайте:) Я серьезно - всего два человека угадало.
Категория: джен
Жанр: драма
Рейтинг: PG

Скрытый текст

1. С приходом вечера на Париж с реки наползает серый вязкий туман, пахнущий весной и дымом.
Она лежит, вытянувшись на теплом одеяле, будто медленно кружась в мутной воде воспоминаний, утихомирив наконец ноющие от сырости старые суставы. Резкий голос кого-то из ночных обитателей Парижа заставляет ее встрепенуться; сколько вечеров и ночей она провела когда-то на узких грязных улицах! Болезненно-желтая, искаженная туманом луна в окне кажется ей фонарем в грубой руке полицейского, и ее душу заливает горькая вина. Она не сделала того, что должна была; ей нужно выйти, ей надо помочь!..
Но ее хозяин, ее божество который час сидит за столом, будто не видя ее мук, и рассеянно стучит кончиком пера по дну чернильницы, подбирая слова, перебирая странные предметы в старой шкатулке. На лезвии узкого кинжала вспыхивает блик свечи, как блеск чьих-то злых глаз, и взгляд мужчины, задумчиво прокручивающего в пальцах оружие, становится мечтательным, словно он тоже уносится мыслями на улочки ночного Парижа.
А она… она снова смыкает веки: о чем бы ни вспоминал тот, кто сидит за столом, она все равно останется единственной в его жизни.

2. Шорох веток похож на шелест роскошных юбок, которых уже давно нет в ее жизни. Анжелика медленно идет по яркому осеннему лесу, выбирая из листвы тугие коричневые грибы. Резкий, пронзительно чистый запах умирающей природы заставляет ее на миг закрыть глаза: как бы то ни было, но лес везде пахнет одинаково, что в Америке, что в Пуату…
Лавина воспоминаний накрывает ее неожиданно; все счастье, вся любовь и покой, которые окружали ее в последние недели словно испаряются, оставляя только острую, как укол, боль.
Анжелика опирается рукой на дерево и опять закрывает глаза. На какой-то миг ей страстно хочется обернуться и посреди пустой поляны увидеть того, кто, к счастью, почти никогда не приходит к ней во снах; серьезное, почти высокомерное лицо, теплый шарф, едва прикрывающий светлые волосы и неожиданно мягкая улыбка…
Размытая картинка, иллюзия жизни, которой не суждено сбыться, говорит она себе и наклоняется, чтобы разгрести рукой в обтрепанной перчатке влажные листья.
И единственный человек, тоску по которому ей суждено носить с собой всегда.

3. «Отче наш, да святится имя…»
Рассвет окрашивает грязный снег на улицах Парижа розовым и золотым, цветами пламени, обещая хороший день; она сидит у окна, ежась от холода, и бездумно проговаривает сухими губами молитву. Тяжесть на душе от знакомых слов не становится ни на капельку легче: страх, злорадство, зависть, злость и тоска по чему-то несбывшемуся за последние дни накрывают ее сплошным непрозрачным облаком, как стеной, и сейчас она чувствует себя бесконечно уставшей и старой.
Авантюры всегда ее пугали, и сейчас она твердит себе, что ее правильный, устоявшийся и скучный мир – лучшее, что только может быть.. Но до чего же хочется иногда примерить чужое платье, как украденную жизнь – чтобы тела снова коснулись дорогая ткань, шелковистые шнурки и немного жесткие кружева, как руки требовательного мужчины; хочется представить себя другой – взбалмошной и красивой, суровой и желанной одновременно, – и испить за это сполна, с иронией добавляет трезвый голос внутри.
Солнце поднимается над крышей соседнего дома туманным от мороза праздничным шаром; она плотнее запахивает на себе лиловую скучную накидку и идет будить детей: нынче их всех опять ждет трудный день…

4. Когда он понимает, что это конец, то пополам со страхом и горечью приходит, как ни странно, облегчение. Ловушка захлопнулась, как он и представлял себе много раз, но он почти не думает, как избежать подступившей смерти, а с какой-то болезненной настойчивостью пытается сложить перед глазами четкий образ – как она поведет себя, когда ей скажут? Она будет плакать, или надрывно рассмеется, или упадет в обморок, или отмахнется с сухими глазами, или?..
Дальше слова, верно служившие ему много лет, вдруг рвутся ветхой веревкой пополам, и наступает темнота.

5. Кровь и война сопровождают его много лет. Искать уязвимые места – его призвание, причинять боль – его страсть; истинно мужское занятие. Нельзя сказать, конечно, что ему вовсе не знакомы женщины – но прежде ему никогда не приходилось быть игрушкой в тонких слабых руках.
Женщина, с которой сводит его судьба, оказывается не похожей на других: она решительна и не боится боли, что он несет в себе. А ему… ему в конце концов даже нравится быть частью ее путаной и яркой жизни, стать еще одной вехой, наполняющей ее сердце воспоминаниями. Линии судьбы связывают его с этой странной дамой, и ему даже нравятся пусть редкие, но не равнодушные касания ее рук и блеск в глазах.

6. Красивые женщины всегда окружали его. Он отчетливо представляет себе каждую из них, как дотошный ювелир всегда вспомнит драгоценный камень, хотя бы раз попавший в его руки; это сравнение неожиданно увлекает его. Резкие и острые, переливающиеся огнями, как бриллианты, томные и нежные, как омытый морем жемчуг, светлые, как лунный камень и обжигающе-яркие, как рубин. О, из них всех вышло бы великолепное ожерелье!
Легкая улыбка ложится на его уста, и он задумчиво крутит на пальце золотое кольцо с крупным изумрудом.

7. Первый снег, наконец-то…
Лето осталось позади, а он почти этого не заметил, – память его становится все короче, а безжалостное время летит все быстрей. Ему все трудней пробуждаться ото сна, да это и ни к чему: кому понадобится приходить к такой развалине?
Снег ложится на ветви деревьев, на все еще незамерзшее озеро… Сквозь снова подступающее забытье он не чувствует холода и грусти: он так много видел за свою жизнь, прекрасного и страшного, так что ему не о чем жалеть.
И в тишине падающего снега ему снова снится зеленое яркое лето

2. Анжеликофильный секас - ну не могла я дать Битве пройти без Филиппа

Скрытый текст

У Филиппа вырвался сдержанный смешок.
— Какая щепетильность со стороны честолюбивой матери! Скажем, мне едва исполнилось десять лет, когда мессир де Кульмер уложил меня в свою постель. А через четыре года, когда мой голос окреп, показывая, что я становлюсь мужчиной, мадам дю Креси тут же возжелала отведать «весенний плод» и предложила — или скорее, навязала — мне уют своего алькова. А ведь ей было уже за сорок…
А. Голон. "Война в кружевах

– Отважному моряку не скучно тут в одиночестве?
От неожиданности Филипп вздрогнул и перевел взгляд на стоящую перед ним даму.
– Желаете развлечь меня? – это прозвучало мягче, чем ему хотелось бы, и Филипп внезапно почувствовал досаду. Стоило ли вообще тратить деньги на подкуп слуг, чтобы выяснить, кем оденется на маскараде собственная жена, а потом вдруг обнаружить, что она собирается флиртовать с ним!
– Для начала просто угостить вас вином, – негромко произнесла она, протягивая бокал. Филипп машинально взял его, но к напитку не притронулся.
– Мне любопытно, каким же будет продолжение, – протянул он, беззастенчиво рассматривая ее платье: весьма популярный нынче наряд пастушки, правда, куда более откровенный, чем у простых селян. – Милый костюм. Вы ищете свое стадо поклонников на нынешнем балу?
– Могли бы хотя бы на празднике не грубить мне, – обиженно отозвалась Анжелика, уже не пытаясь изменить голос. – И кстати, откуда вы узнали, что это я?
– Я и не знал, – соврал Филипп. – Вы были в юбке, этого ведь достаточно. А вот откуда вам было знать, где искать меня?
– Подкупила слуг, – просто ответила Анжелика, пожав плечами. – Иногда вы подаете неплохие идеи.
– Еще был монастырь, – с некоторой заминкой напомнил Филипп. Да, затею он до сих пор относил к числу удачных, но некоторые моменты даже ему самому было неприятно вспоминать.
– Ну, это в отношении вас было бы куда сложней выполнить, – со смешком отметила она. – Куда проще понемножку выведывать ваши маленькие секреты, вроде костюма, в котором вы будете на балу…
– И вы так спокойно об этом говорите? – не скрывая изумления, осведомился Филипп. – Вы, помнится, сами не были в восторге от подобного…
– Не довольно ли говорить о войне? – отмахнулась она, явно не принимая его раздражение за чистую монету. – Прекрасный летний вечер, великолепный бал, и красавца моряка скоро опять унесет в путь… Самое время заключить перемирие, вам не кажется?
– Перемирие?
Он видел, как блестели ее глаза даже сквозь тонкую вуаль на бархате маски. Неужели ей так сильно хочется победить в их маленьком споре?
Филипп решительно качнул головой, отгоняя глупые мысли. Еще неизвестно, кто выиграет – сколько у него было таких бастионов и крепостей, мнящих себя непобедимыми, и все, все до единой в конце концов поднимали белый флаг.
Сравнение собственной жены с крепостью позабавило его. В самом деле, очаровательная цель – вместо рвов и окопов кружева и застежки, вместо солдат недовольный голос и острые ногти… Посмотрим же, чья возьмет!

– Чему вы улыбаетесь? – с подозрением поинтересовалась Анжелика, озираясь вокруг. Крошечная комнатка не оставляла ни малейшего простора воображению относительно того, чем могли заниматься посетители: прочная щеколда на потайной двери, практически незаметной снаружи, и широкая кушетка, занимавшая внутри почти все пространство, вряд ли могли пригодиться рукодельницам или игрокам в карты.
– Одной старой шутке, моя прелесть, – Филипп протянул руку, чтобы снять с нее маску, и не удивился, когда женщина едва заметно качнулась назад, как будто играя с ним. Ну что ж, может, Филипп дю Плесси и не блистал на любовном ложе, но зато всегда получал все, что хотел на поле боя. – Вы что же, успели передумать?
– Вовсе нет…
Она шагнула вперед, приникая к его груди и сплетя пальцы на его шее. Вылазка противника за линию обороны – хитрый ход! Что ж, сперва можно позволить и маленькие дерзости – пусть мятежники думают, что победа близка.
С застежками маскарадного костюма Филипп провозился непозволительно долго, будто и в самом деле преодолевал обстреливаемое повстанцами поле. Анжелика, вопреки его тайным опасениям, никак на такую нерасторопность не отозвалась, похоже, ей неловкая возня его пальцев доставляла удовольствие… По крайней мере, ему попался благородный противник… который, впрочем, тоже не терял даром время: теперь ее дыхание щекотало ему голую грудь.
Он шагнул назад и потянул ее за собой на постель, заставив переступить соскользнувшее на пол платье, – словно саму Венеру показаться из морской пены. Ему пришлось прикусить язык, чтобы не опуститься до банальностей, пусть даже признание красоты ее обнаженного тела и не будет таким уж весомым аргументом в их сражении.
Прикосновение прохладной обивки вдруг заставило его растеряться и испытать смутную тревогу вместо так хорошо помнившегося с прошлой их встречи вдохновения.
Что ж, порой срабатывает и старая тактика… Отчего бы просто не делать все, как в прошлый раз?
Филипп тоже предпринял смелую вылазку, затем еще одну; горячая мягкая плоть под пальцами покорно поддавалась ласкам, заставляя и его сердце биться быстрее.
Подчиняясь требовательным женским рукам, он наклонил голову к ее груди и поймал ртом упругий комочек; прижать языком, выпустить и лизнуть, снова коснуться...
От внезапной горечи во рту у него закружилась голова, и он отпрянул от распростертого манящего тела. Дрожащий свет от свечей и лунная дымка из окна странно смешались, и гладкое тело жены вдруг показалось ему другим: более белым и худым, более жестким…

– Теперь хорошо, хорошо-о, – шепчет она задыхающимся голосом. – Выше руку, мой сладкий, и сильнее, я не хрустальная. О!

Филипп сглотнул, превозмогая подступившую тошноту. Жар желания словно растворился в темноте, оставляя его наедине с самым большим мужским позором. Он не мог заставить себя вновь прикоснуться к ней – с бОльшей охотой он бы сунул руку в огонь.

– Ну же, мой славный паж, бы…быстрее… О…о…Да пришпорь наконец свою лошадь, успеешь отдышаться! Да…да…да… Что ты?... Ах ты, паршивец…

Злость и стыд переплетались в его душе клубком ядовитых змей, и Филипп закрыл глаза, сдерживая дыхание. Там, где хитрость и ум терпят поражение, неизменно берет верх грубая сила, и сейчас он изо всех сил боролся с собой, чтобы, не дожидаясь недовольного голоса, не наброситься на нее зверем. Да, да: взять то, что принадлежит ему по праву, стереть свое поражение из памяти… оставить одни развалины на своем пути.
Раньше ведь помогало.

– Ничего, я покажу тебе, как исправляются такие слабаки, как ты. Иди сюда и закончи то, что начал. Дама всегда останется довольна, пока у мужчины есть пальцы и язык, так что давай, мой сладкий, покажи, на что ты еще способен!

Вместо недоуменного вопроса Филипп вдруг ощутил теплую ладонь на своей щеке: она едва коснулась кожи, словно обжегшись… Он успел подумать, что ему сильно повезет, если оскорбленная Анжелика уйдет сама, во всяком случае, им удастся сохранить шанс на хрупкий мир, который почему-то даже сейчас манил его, давая надежду на что-то неизведанное и оттого желанное…
Ему так и не удалось услышать скрип кровати, вместо этого он почувствовал легкий поцелуй туда, где только что были женские пальцы.
Филипп так и не открыл глаз, пока жена покрывала его лицо невесомыми поцелуями: щека, висок, веко, опять щека, губы, шея… В какой-то момент он вдруг понял, что снова может дышать – может, ее губы, блуждающие по его груди, дали ему возможность вдохнуть?
Ее пальцы, теплые, чуть шершавые и нежные, шли авангардом, будто пробуя его кожу на прочность перед тем, как попробовать ее на вкус. В темноте под сомкнутыми веками он вдруг отчетливо представил себе ее лицо: сосредоточенное и чуть встревоженное, наполненное желанием и… любовью?
Вопреки всем законам войны противник приходил к нему на помощь. Терпеливыми ласками Анжелика словно стирала с его тела, из его памяти непроглядную муть и стыд, годами таящиеся на самом дне. Ее губы слегка подрагивали, неслышным шепотом повторяя вечный женский экзорцизм: короткое «ялюблютебяялюблютебя», и внезапно Филипп ощутил прилив вернувшихся сил.
Он обнимал ее, возвращал поцелуи – сначала легкие, потом все более и более долгие, находил рукой подрагивающую от желания жаркую плоть и вместе с нею вздрагивал от острого укола наслаждения, сливаясь с ней в одно целое. Искал и отыскивал ту мелодию, которая полностью устраивала их обоих, – и каждое его движение возвращалось к нему эхом ее отзывчивого тела, ее пяток на его бедрах, ее губ на его щеке.
И все время, медленно поднимаясь вверх, уводя стонущую Анжелику за собой, Филипп думал, что это уже совсем не похоже ни на войну, ни даже на перемирие.

3. Собственно подарок для победителя игры:
Драббл "Удачное приобретение" про Сорбонну и Дегре]
Скрытый текст

Сначала был голос. Просто голос.
– Это что такое ты притащил?
– Купил на улице, – отвечает хрипловатый молодой голос, к которому она уже успела привыкнуть: вместе с теплом жестких гладких ладоней и вкусом коровьего сладкого молока во рту, и мягкие бока матери и ее сосцы почти уже стерлись в памяти. – Мне сказали, что это датский дог. Его украли из псарен самого Конде.
– Ты поверил? Боже, Дегре, тебе стоило посчитать у этого проходимца руки и пальцы! Мать наверняка бы порвала вора на отбивные, если бы кто-то просто притронулся к ее детям. Сколько ты отдал за эту дворняжку?
– Не твои же отдал, – огрызается Дегре, почесывая большим пальцем гладкие щенячьи бока.
– У нас не уплачено за прошлый месяц. Будем жить под мостом, но с дворняжкой?! Да зачем тебе вообще собака?
– Я назову его Монмартр, - невпопад говорит Дегре.
– Его? – второй голос, который явно кажется более неприятным, громко хохочет. – Как тебе не продали хомяка вместо дога, Дегре! Я отсюда вижу, что это сука.
Ее переворачивают вверх голым животом руки, в которых она уже успела пригреться, и она яростно визжит, извиваясь, как толстенькая черная змея.
– Точно, сука, - Дегре хмыкает и ловко засовывает ее себе за пазуху. – Тогда будет Сорбонной.