Форум

Owl пишет:

цитата:

парламент у них был или совет министров?

Ну вообще-то был. Король по сути, как фермер, арендовавший Францию.
Owl пишет:

цитата:

а как вы понимаете разницу между абсолютной монархией и административной

Давайте сразу поймем, что теперешнее значение абсолютизма весьма далеко от правления Луи. Это то, что тянется уже давно и повторяется без истинного понимания.
Вот почитайте:
Скрытый текст

Абсолютная монархия
В 1661 году Людовик XIV добился единства для Французского государства, придав ему определенный стиль. Из этого родилась та абсолютная монархия, которой в те времена восхищаются французы и которой пытаются подражать все короли Европы.
Сегодня эти факты полностью забыты. Нам трудно не поддаться власти слов. А начиная с 1789 года обучение все упрощало, исказило и очернило понятие абсолютной монархии. В XIX веке это понятие было заменено ужасным словом «абсолютизм». Прежний режим представлялся как система произвола, даже деспотизма или тирании. Исходя из такой подачи материала, монархия Людовика XIV воспринимается как правление, где все делается «по прихоти короля».
В общем, можно узнать, откуда берет начало тот или иной вымысел. Со времен Карла VII грамоты королей заканчивались выражением: «Такова наша воля» . Наши предки, для которых латынь не была чужим языком, читали: «Р1асе1 поЫ$ е1 уокипш» («Это наша сознательная воля»). Они видели в этой формуле решение короля, заранее обдуманное, а не его каприз. Так же не колеблясь они переводили топагсЫа аЬко1и1а — совершенная монархия.
От периода энтузиазма 1661 года до периода мрачного восприятия действительности, особенно проявившегося в 1715 году, пройдут пятьдесят четыре года, часто очень трудных, но не поколебавших по-настоящему восхищение французов режимом. Естественным было, даже для тех, кто выражал недовольство монархом, прославлять абсолютную монархию. В глазах некоего Па-скье Кенеля (1634— 1719), удаленного в изгнание янсениста, французская структура является совершенной, в которой «королевская власть есть вечная власть». Король пользуется законной верховной властью; «на него должны смотреть как на посланца Господа, ему подчиняться и безукоризненно повиноваться»100. Некий Пьер Бейль (1647 — 1706), удаленный в изгнание кальвинист, осуждает смешанные правительства, прославляет после Гоббса «власть королей», хладнокровно заявляет, что «единственным и настоящим средством, которое помогает избежать гражданских войн во Франции, является абсолютная власть монарха, которая поддерживается энергично и за которой стоят все необходимые силы, заставляющие ее бояться»133.

Но аbsolutus, который происходит от глагола аЪзогуеге (развязать, снять узы), французы XVII века понимают также, что monarchia absoluta обозначает — монархия без уз: монарха ничто не связывает в его поступках, но власть его нельзя считать неограниченной. Юристы-теоретики верховной власти (Андре Дю-шен, Шарль Луазо, Жером Биньон) — словно случайно — стали развивать свои теории в 1609 или в 1610 годах, сразу после великой смуты, вызванной религиозными войнами, и перестройки королевства Великим Беарнцем (Генрих IV. — Примеч. перев.). Почувствовали они это или нет, но прославлять тогда абсолютную монархию было равносильно тому, чтобы прославлять Генриха IV; их читатели могли, по крайней мере, понять, что относительно гибкая деятельность может легко сочетаться с суровостью принципов. В 1609 году невозможно было представить, чтобы можно было путать абсолютную монархию с деспотизмом.
Впрочем, для юристов, как и для образованных французов, королевская власть, если она абсолютна, является также ограниченной. Монарх должен уважать основные правила, называемые законами королевства. Самым важным является закон о наследовании, обычно называемый «салическим законом». Единственный в мире, логичный, точный; он творение того времени и выкован великими событиями нашей истории: он гарант преемственности и единства королевства; этот закон ясно показывает, что всегда предпочтение отдается государству, а не королю. Можно сказать, что для Франции он играет роль обычной конституции. Второй основной закон устанавливает неотчуждаемый характер государ ственной собственности и опирается на высокий принцип: монарх есть лицо, всего лишь пользующееся чужим имуществом, а не владелец своего королевства. Третье правило — не было принято всеми и повсеместно обсуждалось с 1614 года— называется законом независимости, парламент Парижа превратил его в систему свобод Церкви Франции, тем самым создав постоянную преграду против наступления Рима.
Из этих основных черт нашего государственного права следует идея, что монархия более абсолютна, чем монарх.
ПОДКРЕПЛЕНИЕ БОЖЕСТВЕННОГО ПРАВА
Короли Франции «своей властью обязаны только Богу и своей шпаге;37 своей шпаге, потому что они завоевали Галлию; Богу — согласно Священному Писанию. «Несть власти не от Бога», — заверял святой Павел в «Послании к Римлянам» (ХШ, 1). На эту знаменитую тему наслаивается бесконечное множество вариаций: «Всякий добропорядочный христианин должен подчиняться власти Церкви, — записано в словаре Фюретьера, — а всякий добропорядочный подданный— королевской власти»; «надо соблюдать заповеди Бога и Церкви». «Надо исполнять заповеди короля».

Эти параллелизмы вдалбливают в самые строптивые головы идею о религиозном характере монаршей власти. «Короли — посланники Господа на земле». На этом основании «приказы короля — это непререкаемая истина», и можно говорить без богохульства (но не без лести) о «священной персоне Его Величества». Священной она является в самом конкретном смысле слова, так как король Франции получил в Реймсе святое миропомазание «елеем... ниспосланным специально для этого с небес в священном сосуде». Если все христианские главы государств управляют по божественному праву, Франкская монархия превосходит все остальные. Как мы видели, для нее это по-настоящему предопределено свыше, потому что «короля Франции называют преимущественно наихристианнейшим королем и старшим сыном Церкви»42.
Однако не надо путать абсолютную монархию и божественное право: отказываясь от божественного права, Вольтер и Фридрих II будут убежденными сторонниками абсолютной монархии. При Людовике XIV божественное право закладывает основы и так хорошо укрепляет абсолютную монархию, что стремится соединиться с ней. Деятели Церкви отныне перенимают эстафету юристов. Их елейная лояльность — она особенно расцвела после отмены Нантского эдикта— не только узаконивает королевскую власть, но придает ей священный характер. Надо радоваться, думает Бурдалу, что христианский король облечен абсолютной властью. Заключительный тезис его Рождественской проповеди в 1697 году, прочитанной перед двором, был: «К моему утешению, я вижу сегодня самого великого из королей, повинующегося Иисусу Христу и употребляющего всю свою власть для прихода царствия Иисуса Христа; вот что я называю не прогрессом, а венцом славы нашей религии. Для этого, Сир, нужен был монарх, такой сильный и такой совершенный, как вы»16.
Но никто больше, чем Боссюэ, не способствовал возвеличению власти монарха. С его точки зрения, «Бог учреждает королей как своих посланников и царствует с их помощью над народами». Отсюда следует, что «персона королей священна». Таково божественное право, непосредственно выведенное из предписаний и поучений Библии. От этой власти, идущей от Бога, исходят, с точки зрения Боссюэ, все правила абсолютной власти монарха: «Первое правило. Король не должен никому отчитываться, когда отдает приказы. Второе правило. Когда король вынес приговор, другого приговора не может быть. Третье правило. Нет силы, способной противостоять силе короля. Четвертое правило. Но это не значит, что короли не подчиняются законам»1 .
Эти правила не имеют ничего оригинального. Они похожи на то, что пятьдесят лет назад Карден Лебре писал в своем трактате «О верховной власти короля» (1632). Но в то время, как юристы

оправдывают абсолютную монархию римским правом и божественным правом, Боссюэ основывает ее только на божественном праве. На его взгляд, существует неясная грань между божественным правом и абсолютной монархией и неразрывная связь между троном и алтарем. То, что он богослов, ему дает преимущество над законниками. Кроме того, у него есть и другое преимущество: он современник Людовика XIV. Его ученость, красноречивость, стиль его речи, ясность высказывания придают политическим дефинициям Орла из Мо (прозвище Боссюэ. — Примеч. пере в.) европейскую известность; у него также обширная народная аудитория. Красноречие епископа поражает народ, у которого нет никакой возможности читать книги юристов. Поэтому Бенинь Боссюэ так настаивал на объяснении значения понятия «абсолютная монархия».
Он не хотел, конечно, обожествлять короля, но он почти обожествил королевскую власть.
Верховная власть и ее границы
Закон для прежних юристов — это общее предписание, обязывающее подданных повиноваться, потому что этот закон исходит от верховной власти. Закон предполагает, таким образом, существование верховной власти; а верховная власть — это та власть, которая создает законы. В старой Франции верховная власть принадлежала королю, и только ему одному. Только монарх может составлять законы, считает Карден Лебре; только он один может изменять и толковать законы. Старое изречение «Что хочет король, то хочет и закон» остается основой французского государственного и частного права. Почти неизменный характер закона определяется двойной основой: римской и христианской. Изречение означает вот что: предполагается, что Бог — вдохновитель закона; закон заставляет подданных поступать по совести; только один король не подчиняется «позитивным законам».
Из этой законной верховной власти, из этой верховной законности могут быть выведены четкие полномочия, это права короля, «великие регалии» или «королевские права», неотделимые от суверенности, скипетра, высшей власти. Тут можно найти вперемешку пятнадцать или двадцать случаев применения власти короля, его законодательной, исполнительной и судебной власти. Королевское право — это право создавать законы, называть себя монархом «по милости Божьей», «чеканить монету», назначать государственных чиновников и судей, решать вопросы войны и мира, созывать Генеральные штаты или провинциальные, собирать ассамблеи церковных региональных соборов, быть судьей в последней инстанции, даровать привилегии, облагать налогами или избавлять от оных (немногие монархи в Европе имеют эту удивительную свободу в налоговых маневрах), конфисковать,

изменять статус людей (принимать в подданство, узаконивать, давать дворянство), основывать университеты, организовывать ярмарки, создавать почтовую связь.
Одна из самых значительных прерогатив называется королевским правом. Это похоже на плеоназм. Речь идет о праве для короля получать доходы с вакантных епископств и с других бенефициев до тех пор, пока будущий назначенный епископ не произнесет клятву присяги. Это знаменитое право с галликанским резонансом послужит яблоком раздора, и из-за него будет долго существовать конфликт между Францией и папским престолом.
Нетерпеливый читатель посчитает здесь, что королевская верховная власть очень устойчива и что абсолютная монархия представляет огромную власть. На самом деле не надо забывать самый простой, но главный факт: если прежние юристы много времени занимались тем, чтобы перечислить и уточнить права короля, то это потому, что король не имеет всех прав.
Абсолютная власть сталкивается уже с многочисленными теоретическими ограничениями. Монарх с уважением относится к божественным законам. Как самый простой подданный, законодатель должен повиноваться заповедям Господа. Таким образом, божественное право налагает на короля столько же обязательств, сколько дает ему силы и поддержки. Десять заповедей — суровый сборник обязанностей! Старинные авторы — будь они светскими или духовными — придавали большое значение уважению законов Господа. Если король становится, например, идолопоклонником, святотатцем, многоженцем, он может уже на этом свете навлечь на себя и на королевство гнев Божий. В самых серьезных случаях возмущение подданных было бы законным, так как они 1р$о Гас1о (этим самым фактом) были бы освобождены от своего долга повиноваться.
Монарх также должен уважать закон природы, эту таинственную, неизменную силу, которая заставляет человека поступать разумно, вершить правосудие и быть справедливым. В основе этого естественного права также лежит божественное начало, но это право независимо от всех известных законов. Закон природы представляет собой то, что является инстинктивно общим для христиан и нехристиан. В силу необходимости подчиняться этому закону король должен составлять законы, сообразуясь с разумом и справедливостью. Неразумный или несправедливый закон не обязывает подданных быть лояльными по совести (именно такой закон был принят в 1685 году в отношении французских протестантов, когда им было запрещено одновременно эмигрировать и исповедовать во Франции протестантство). Как только законодатель нарушает закон природы, подданные в общем освобождаются от своего долга повиноваться.
Третье ограничение верховной власти — соблюдение уважения к подданным. С точки зрения государственного права, это озна-

чает, что король Франции не может ни отвергать, ни нарушать основные законы, то есть те законы королевства, которые существовали до королевской власти и стоят над законами короля. В области частного права юристы считают, что монарх должен уважать личность подданных и их имущество. За неимением НаЬеа! согриз (закона, гарантирующего личную свободу граждан) принимаются во внимание некоторые правила: например, пытка вне судебного процесса (надо отличать «пытку» при допросе) является преступлением против личности. Правило собственности кажется более гарантированным: «Король не может ни присвоить себе наследство, принадлежащее его подданным, ни пользоваться им по своей воле». Если король позволит себе присвоить государственные владения, то он будет осужден своими собственными судами: в данном случае король выступает в роли фермера всех владений Франции.
Практические ограничения абсолютной власти
Практические ограничения абсолютной власти довольно значительны. Депутаты трех сословий являются первым барьером, преграждающим произвол. Конечно, Людовик XIV больше не созывает Генеральные штаты (ставшие анахронизмом уже в 1614 году); но было бы неверно рассматривать провинциальные ассамблеи как нечто несерьезное. Они играют большую роль на одной трети королевства. Их значение очень велико в Бретани и Лангедоке. Здесь существуют неписаные налоговые и административные привилегии. Показательным в этом отношении является барьер, созданный в Бретани. Эта провинция так недоверчива, что королевская администрация не смогла туда проникнуть. Эдикт, по которому действие гербовых документов (1674) должно распространяться на все королевство, вызывает вооруженное восстание в Корнуайе (1675)7. А Кольбер, который хотел сделать из интендантов послушный инструмент общего контроля и ревностных слуг монархии, умирает (1683) до того, как смогли послать в Ренн интенданта. Первый интендант в Бретани, де Помре, получит свое назначение лишь в январе 1689 года. Его выбрали среди докладчиков Государственного совета, тщательно взвесив все его достоинства: гибкость, ловкость, дипломатичность, обаяние182. Можно было подумать, что выбирают посла, а не административное лицо. Этот пример показывает, что Людовику XIV было легче упразднить Нантский эдикт (1685), чем послать интенданта в свой славный город Ренн!
Парламенты и другие высшие суды (счетная палата, палата косвенных сборов, большой совет), опираясь на свое право регистрации королевских актов, представляют собой следующий барьер. Конечно, получив урок Фронды, Людовик XIV ограничил их полномочия. В 1655 году он укрепил авторитет королевских засе-

даний парламента: так возникла легенда «Государство — это я». Тогда он изменил церемониал: кресло короля стояло на заседании, а король не присутствовал; это наносило удар по самолюбию судейской знати. В 1673 году он заставил суды регистрировать эдикты до того, как они сформулируют возможные замечания, лишая их, таким образом, возможности оказывать давление и тянуть с регистрацией. Людовик также отнял у судов право называться «верховными», оставив этот эпитет лишь себе одному. Это известные факты. Но, возможно, их трактуют и наоборот.
На деле парламенты, даже под контролем и с урезанными правами, продолжают представлять собой ограничительный барьер для абсолютной власти монарха. Достаточно будет послабления в сентябре 1715 года, чтобы Парижский парламент, вновь почувствовав себя сильным, отменил завещание короля, вернул себе право вносить поправки в эдикты. Подрывная работа парламента будет длиться целых 75 лет. Если в 1715 году он снова обретает силу, значит, он сохранял ее в течение сорока лет, когда ему приходилось молчать. Людовик XIV дошел до границы разрыва. Если бы он был жестче по отношению к парламенту, если бы он перешел от законной строгости к несправедливости, то бунт в умах, возможно, вылился бы в обычный бунт.
Парижский парламент остается судом пэров. Парламент сохраняет право регистрации королевских актов, даже если и не представляет ремонстрации: король не может заставить его зарегистрировать что попало. Обязательство регистрации является основным принципом. Этот принцип делает Францию страной высокой цивилизации, государством с правовой традицией. Во Франции юристы единогласно заявляют: «Законы начинают действовать лишь тогда, когда они опубликованы», то есть зарегистрированы. Впрочем, если даже парламент не пользуется своим правом вносить замечания, регистрация влечет за собой тщательное изучение закона должностными лицами. А эти люди знают правила, принципы и аксиомы французского права (например: «Законы не имеют обратной силы»). Невозможно безнаказанно предложить записать в закон несправедливые тексты. «Короли правят с помощью законов» — записано в старинном изречении. Можно было бы добавить: благодаря регистрации и записи законов, парламент сдерживает абсолютную монархию, узаконивает ее.
Власть короля должна считаться с тем, что Монтескье в следующем веке назовет «посредствующими корпорациями». Правда, президент Монтескье будет иметь в виду корпорации парламентского типа — официальные учреждения, которым придается определенная структура, смягчающая монархию, превращающая ее на деле в смешанный режим правления. Такие учреждения не могли бы заставить считаться с собой ни в 1661, ни в 1715 году. Остается множество королевских, провинциальных, профессио-
нальных корпораций и обычных корпораций, с которыми, желая того или нет, монархия вынуждена считаться. Все, или почти все, во Франции построено по принципу корпорации в широком смысле слова260. Есть корпорации ученых (университеты, академии), корпорации торговцев, сообщества художеств и ремесел, коммерческие и финансовые общества, торговые палаты. Существуют корпорации, общества и коллегии высших королевских чиновников и низших должностных лиц судебного ведомства: адвокатский корпус — это серьезная организация, судейское сословие — уважаемый старинный институт, которому покровительствует магистратура парламента.
Средний француз больше интересуется привилегиями таких групп (пусть речь идет о привилегиях адвокатов совета или о разных традиционных освобождениях рабочих Монетного двора), чем большой политикой. И королю легче обуздать Парижский парламент, чем нападать на корпоративную аристократию, на шесть торговых гильдий столицы.
Различные корпорации — при условии, если их соединить, — составляют корпорацию самого королевства, это характерное их свойство. Пересмотр привилегий одной группы вызывает неудовольствие соседних привилегированных групп. Малейшее произвольное решение по отношению к какой-то корпорации спровоцировало бы возмущение почти всех других: они удивительно солидарны. Монархия это чувствует или угадывает, даже если у нее нет общего представления об их солидарности. Эти корпоративные группировки XVII века играют роль посредника, оберегающего и постоянно защищающего личность от высшей власти. Корпорации способны, без всякого сомнения, противостоять королевской власти. На деле им не предоставляется такого случая и, следовательно, не надо открыто выступать в качестве защитников своих больших или малых прав. Само их существование тем не менее является механизмом, сдерживающим монархию.
Корпорации — это видимые передатчики общественного мнения. Их разбросанность по всей стране способствует очень быстрому распространению информации среди самых разных слоев населения. Новые провинции — это те области, где открыто высказывается общественное мнение, и Людовику XIV необходимо с ним считаться. Война еще не закончена, баталии продолжаются, а власть уже старается бережно обращаться с оккупированной страной. В 1674 году об этом свидетельствуют статьи договора о капитуляции Безансона: в течение 27-ми дней город сопротивляется королю, крепость все еще держится, но Франция уже обещает безансонцам сохранить их дорогие привилегии. Ни с милицией, ни с волонтерами не будут обращаться как с пленниками. Ни один житель не будет использован для взятия крепости. Оружие безансонцев не будет конфисковано. Тарифы на соль не будут изменены. Все привилегии, освобождения от налогов, все

исключительные права групп — архиепископа, капитула, духовенства, судейского ведомства (городская корпорация), дворян, народа — признаются и подтверждаются102. Людовик XIV не дожидался мира и даже окончания своих завоеваний, чтобы начать проводить политику обольщения общественного мнения. Примером тому может служить Франш-Конте, где король не навязывает провинции — ни тотчас же, ни с помощью грубой силы — систему платных должностей французского типа: он будет ждать почти двадцать лет и введет здесь за них более низкую плат)^23.
Абсолютный монарх в королевстве Франции не является, следовательно, ни тираном, ни деспотом. Вот почему некоторые авторы предложили, чтобы положить конец многим кривотолкам, заменить название «абсолютная монархия» на «административная монархия». Нельзя сказать, что этот режим был сверхадминистративным, но, пожалуй, полезно показать, что монархия Людовика XIV, которую бесконечно отождествляют с государством и интересами государства, со служением и общественными интересами, на самом деле регулируется этой самой администрацией. При Людовике XVI аббат де Вери, знаменитый политик, найдет более удачное название, окрестив французский режим умеренной монархией290.