Отправлено: 22.08.11 10:00. Заголовок: Трубадуры нашего времени
В 1988 году четверо молодых поэтов — Вадим Степанцов, Виктор Пеленягрэ, Андрей Добрынин и Константэн Григорьев — составили и подписали «Манифест куртуазного маньеризма», в котором утверждались задачи возрождения русского литературного языка во всем его блеске, элегантности и языческой веселости, свойственной лучшим образцам отечественной лирики отАнтиоха Кантемира до Пушкина, и от Пушкина вплоть до эпохи модерна. Провозглашался полный уход от нездоровой политической сумятицы в умах и на улицах, а также единственный культ, достойный лгужчины, — культ Прекрасной Дамы. Нужно хорошо представлять себе то время, когда отечественная литература и искусство буквально задыхались в перестроечно-публицистическом угаре, чтобы понять насколько смелым и радикальным был шаг маньеристов.
Это так о них пишут.
А вот и пример творчества В. Степанцова
Я сегодня
Я сегодня гиперсексуальный, я сегодня гиперсовременный, я сегодня просто нереальный, я сегодня просто офигенный. Я пригладил череп свой бесценный, выйдя из одной хорошей спальной. Ух, какой я нынче офигенный! Ах, какой я нынче нереальный! Если же мой череп гениальный, вдруг расквасит чей-то муж надменный, буду ль я такой же нереальный, буду ль я такой же офигенный? Я сегодня просто нереальный, я сегодня просто офигенный, я стою, красивый и брутальный, посреди нахмуренной Вселенной. Дождик моросит обыкновенный, город весь какой-то грязно-сальный, Ну а я сегодня офигенный, ну а я сегодня нереальный! Вышел я от дамочки из спальной и звоню девчонке обалденной, я сегодня просто нереальный, я сегодня просто офигенный. Я сегодня просто папа Карло, я присел в нехилом ресторане, чуть заметный поцелуй послала мне вон та красотка с буферами. Что ж, покамест не пришла малышка, можно телефончик взять у леди: что за прелесть, просто с маслом пышка! Жаль, что рядом с ней какой-то крендель. А, ну вот пришла моя малышка, стало меньше вдруг одной проблемой: до свиданья, сладенькая пышка! Я такой сегодня офигенный! Я такой сегодня сексуальный, просто сам себе готов отдаться! Я такой сегодня нереальный, что дай бог и вам того же, братцы!
Аэлита
Никто не забыт и ничто не забыто! И пусть моей жизни исчерпан лимит, всё так же люблю я тебя, Аэлита, ярчайший цветок среди всех Аэлит.
Порою, с постели вскочив среди ночи, я в памяти вновь воскрешаю твой взгляд, и вновь твои жгучие сладкие очи о тайнах любви до утра говорят.
Я силюсь обнять твои хрупкие плечи, я воздух хватаю дрожащей рукой... Я старый и нервный - а это не лечат, лишь смерть мне подарит желанный покой,
Какими ты тропами нынче гуляешь, в каких перелесках срываешь цветы? Наверное, внуков румяных ласкаешь? Иль в ангельском хоре солируешь ты?
Зачем же ты мучишь меня, марсианка?! Зачем моё сердце терзаешь опять? Зачем ты с упорством немецкого танка его продолжаешь крушить и ломать?
Зачем твое имя звучит "Аэлита", зачем оно сводит поэта с ума? Никто не забыт и ничто не забыто. Зима. Аэлита. Россия. Зима.
Отправлено: 22.08.11 12:34. Заголовок: allitera пишет: Не ..
allitera пишет:
цитата:
Не знала, что это блеск литературного языка. А заявка была интересная.
А вам этот стих Жоффрея в первых томах не напоминает? По мне так это его гимн. Ну если не брать в расчет более свободное сексуальное поведение автора стиха.
Я хочу писать балладу, потому что скоро лето, потому что в чёрном небе бьёт луну хвостом комета. и манто из горностая надевать уже не надо. Скоро лето, скоро лето, я хочу писать балладу!
Вот пастух придурковатый на прогулку гонит стадо, мать-и-мачеха желтеет. Скоро лето, как я рада! Хорошо, что скоро можно будет искупаться где-то, где завистники не станут обсуждать, как я одета.
Вот я выйду из речушки в брызгах солнечного света, и ко мне подкатит с рёвом мотоциклов кавалькада, в чёрной кожаной тужурке, с чёрным шрамом от кастета чёрный князь мотоциклистов мне предложит шоколада.
Он предложит прокатиться до заброшенного сада, где срывать плоды познанья можно, не боясь запрета; он не знает, что зимою начиталась я де Сада, он не знает про де Сада, он узнать рискует это.
Мы помчимся с диким визгом мимо тихого посада, и филистеры решат, что вновь у рокеров вендетта, и когда на мост мы въедем - прыгну я с мотоциклета и войду торпедой в воду, распугав и рыб и гадов.
И, подплыв к заборам дачным, я увижу сквозь ограду: одноногий грустный мальчик, ликом ясен, как микадо, курит трубочку и плачет; в прошлом он артист балета, у него лицо атлета, у него глаза поэта.
Последствия заявления, сделанного мной на десятилетии Ордена
Весною, после долгого затишья, вдруг получаю весточку от вас: дагерротип - божественный анфас! и о любви забавное двустишье. И сразу вспоминается танцкласс,
наш разговор: - Мальчишка вы бедовый... - Кто вам сказал? - Подруги говорят. - А вы? - Согласна... - откровенный взгляд, и рук излом, пленительно-медовый, и в орхидеи сброшенный наряд.
Потом вы утро каждое бросали в моё окно цветущую сирень... Мы целовались с вами каждый день сбегая к морю, или на вокзале, или в тиши окрестных деревень.
Запомнился мне вашего именья заглохший сад в сиянии луны - вы были каждым листиком пьяны, вы гладили деревья и коренья, набухшие от близости весны.
Ах, что тогда кощунством мне казалось, теперь так мило! Дивная моя! Ужели снова пенье соловья коснулось вас, и в сердце к вам закралась любви неосторожная змея?
Что ж, если так, я скоро буду с вами: мне хочется услышать вашу речь, обжечь губами жемчуг ваших плеч и невзначай - небесными словами, волшебница, - в беседку вас увлечь.
...Я подъезжаю к вашему именью, дорога мимо кладбища лежит, извозчик пьян, лошадка чуть бежит, жужжат шмели, и сладкому волненью душе моей предаться надлежит.
Однако чувство смутное тревоги звенит в почти что летней духоте, бросая мне в глаза, назло мечте, надгробье, свежий холмик у дороги и дорогое имя на кресте.
- Останови! - шепчу я... В туче пыли из брички выхожу и вижу: да, с небес упала горняя звезда... - Уж, барин, года два как схоронили, - бубнит извозчик в спину. - Ах, беда!
Ах, что со мной? всё вижу как в тумане.. Ещё одна из множества утрат! Я плачу у кладбищенских оград. Но ведь письмо, лежащее в кармане, я получил - с курьером - день назад!
С курьером! значит - срочное посланье? Нет, что-то получается не то. Курьер, я помню, в чёрном был пальто, глазами зыркал, делал приседанья и всё шутил: мол, "я для вас - Никто".
Двустишье ваше перечитываю снова: оно приобретает смысл иной, зловещий шарм и отзвук неземной: "Любовь, мой друг, всего первооснова! Вы, милый, скоро будете со мной..."
О, листья зажигательной любви! Волнуют кровь, дарят мечты они. Вот хорошо, когда они ярки. А листия опавшие мои.
Точней моих печалей и тревог, Когда признание сбивает с ног. Оно - совсем короткий монолог. Но от него рушится потолок.
А ласки - это ветки древа жизни. Я патриотка внутренней отчизны. Где в изобильи фразеологизмы: К примеру, жизнь вся в отраженьи призмы.
Кругом вода, она затопит лёд, Что стены призмы мигом вознесет. И мы страдаем, милый, круглый год!.. Спасет душою некий идиот.
Он скажет с радостью: Жизнь вечна! Пускай, как водка слишком быстротечна. Но око ведь за зуб?⌡ Не страшно речью Затронуть струны нежности беспечной.
Мерцанье дня.
Мерцанье дня. И поцелуй Сражает нас вдвоём сейчас. И точно пленник диких бурь. Ласкаю нежно я анфаз.
Твой дикий шепот: О, моя Ты дикой песни королева, О страстная, неясная. О, как ты смотришь странно смело!..
А время медленно течет, Настроив жизни дымной схемы, И тянется пушистый кот, Воздвигнув в нашем доме стены
Своим визжащим криком. И Я говорю тебе чуть слышно: Любви погибельны цветки, Они проколят кровью дышло.⌡
В его петлице два тюльпана, Пиджак давно уж на полу. Я упрекать его не стану, Я ласки подарю ему.
А что случилось? Друг пришел. Он анекдот Сказал, не потерявшись в мыслях. А я уж вся в дыму, как лань. И проще выхода мне нет,
Чем с губ сорвать живой фиал. И с головой уйти в инет. Ведь лишь письмо напишет он, И губы шепчут: Я люблю.
Вот был хотя бы он Антон, А он- Сильвестр. Я живу Лишь перепиской этой с ним. Но выбрать сложно из двоих.
Один дожился до седин. Другой молоденький пока. О, прокляну я эту сеть. Но с ней проходит быстро сплин. Хоть есть на что там посмотреть. Хотя, в живом своя отрада. Я не люблю себя жалеть, Невежество достойно мата. Но будем же вперед смотреть.
Но там таится глупость, боль, А в письмах проще мне добиться. Тебя люблю, моя Мадлен. Хотя, он может ошибиться,
Сказать: Пошли в театр, Лен. Но ты ведь больше не вернешься. В реальный мир, где много тем Открытых к обсужденью есть.
К примеру: страсть в сердцах людей, Иль женская мужчине лесть. Еще мильон чудных дилемм.
Ведь ты любила голосить. И правду я пересмотреть Решаю жизни цвет моей Ведь здорово любви хотеть! Страдать негоже в скуке дней!
И вот, беру я флаг себе С российским золотым гербом. Держа лишь только чтоб тебе Спокойней жить на свете том,
Что так прекрасен, где мы есть: Красивы, странны и милы. Хочу я сердце твоё греть. А ты мое? А как же ты?..
Стихи жесть. Прямо так литературно, что дальше некуда
Daria пишет:
цитата:
Это да. Но талантам еще зреть и зреть. А подлинные шедевры под катом.
Полазила по сайтам и больше про них прочитала. у меня сложилось впечатление, что клуб скорее реакция обычных гетеро-самцов на засилие голубой братии в богеме. Но это мое скромное ИМХО.
Полазила по сайтам и больше про них прочитала. у меня сложилось впечатление, что клуб скорее реакция обычных гетеро-самцов на засилие голубой братии в богеме. Но это мое скромное ИМХО.
Да, похоже на стёб, особенно вышеизложенный манифест наводит на такие мысли.
«Ложь, будто с рождением Христа умер великий Пан, как возвестил предвзятый элевсинский голос. Пан все еще живет в каждом из нас, как не умирает песнь классической поэзии, рожденная шествиями сатиров и менад — свиты неунывающего Вакха, покорителя Индии» (Степанцов 1992:13).
Эта цитата Степанцова из предисловия к сборнику «Любимый шут принцессы Грезы» может служить своеобразным эстетическим ключом к пониманию творческих интенций поэзии и прозы Ордена куртуазных маньеристов. На фоне пейзажа современной российской поэзии, где часто принципы деструкции, декомпозиции, эстетической энтропии и эгалитаризма приобретают силу универсальной парадигмы художественного мышления, творчество Степанцова и его группы кажется стоящим особняком и несоответствующим общему «мэйнстриму». Тем не менее несомненный факт, что популярность группы, образовавшейся в 1988 году, достаточно высока; их выступления всегда имеют аншлаг, а сборники расходятся довольно быстро. Все это заставляет исследователя внимательно отнестись к деятельности куртуазных маньеристов, попытаться расшифровать тот культурно-исторический код, который лежит в основе их поэтического языка. Орден Куртуазных маньеристов оформился в 1988 году, а точнее — 22 декабря, в день зимнего солнцестояния, чему члены Ордена придают особое, символическое значение. Первая поэтическая книга группы — «Волшебный яд любви», где дебютировали члены Ордена Вадим Степанцов, «Константэн» Григорьев, Виктор Пеленягрэ, «Андрэ» Добрынин, Дмитрий Быков, была выпущена в 1989 году и разошлась практически мгновенно. Затем в печати появились последующие издания: поэтические сборники «Любимый шут принцессы Грезы» (1992), «Езда в остров любви» (1993), «Баллады и стансы Степанцова» (1994), «Красная Книга маркизы» (1995) и другие. Большую популярность приобрели тексты В. Степанцова, написанные им для музыкальных групп «Браво» и «Бахыт-компот». Надо сказать, что члены Ордена не страдают излишней скромностью в самооценке — а это входит в правило их литературной игры — и так говорят о пройденном ими пути: «Орден ... прошел путем славы от первых публикаций на страницах лучших столичных изданий и поэзоконцертов на лучших столичных и провинциальных подмостках — до всемирной известности» (Степанцов 1992:4). Языковая идеология Ордена внешне хотя и шутливо, но достаточно определенно заявлена в самом названии. Может быть, самым показательным и точным является последнее слово в названии — «маньеризм», которое отсылает нас к вполне конкретному явлению европейской культуры, пришедшему в конце XVI века на смену Позднему Возрождению, когда неустойчивость жизни, девальвация ценностей порождали субъективизм, иррационализм, спиритуализм, а в художественном творчестве начали превалировать эклектика, эстетический прагматизм, эротика, сочетание метафоризма с нарочито сниженным слогом; гротеск и парадоксальная заостренность ложатся в основу поэтического стиля. Особо ценимой категорией становится ирония, острословие, которое теоретиками маньеризма почитается как источник «истинно поэтического». В текстах членов Ордена почти всегда используется прием бурлеска и очевидно стремление сочетать изящность формы со сниженностью темы, а высокий слог с грубостью просторечия: «Ты попросишь вина. И пока я в сосуды стеклянные/ нацежу самогон самых лучших свекольных пород,/ лягушонок-царевна, движения делая плавные,/ из одежд своих выскользнет, как из фольги бутерброд» (Степанцов 1994:4). Центон же используется как строчное цитирование для контрастирования даваемой цитаты с общим контекстом стихотворения «...Ночь, улица, фонарь, кабак, панель, девица/ мелькнут в который раз в глазу моем свином./ Но не летит никак ко мне любви жар-птица./ Один среди богатств сижу, как злобный гном» (Степанцов 1994:5). Говоря о пародийности и травестии (вид юмористической поэзии, близкой к пародии), надо отметить, что для куртуазных маньеристов эти категории важны не только в прямом, очевидном значении, но и в качестве структурообразующей основы поэтических и прозаических текстов. Прежде всего, это проявляется в игровой, или точнее — в театрализованной парадигме, определяющей архитектонику произведения. Персонажи текстов куртуазных маньеристов, а они всегда определенны и характерны, разыгрывают перед читателем некий спектакль, небольшой водевиль. Они предстают в масках, с одной стороны — выдавая себя не за тех, кем являются, а с другой — пародируя ситуации, поступки. Таким образом, хронотоп современности облекается в оболочку хронотопа предыдущих столетий. Пародийность возникает, как это присуще почти всей современной постмодернистской поэзии, на стыке имиджей, взятых из различных культур и текстов и провоцирующих сравнения, где сопоставляемые образы, вырванные из органичного контекста, представляются сниженными, комичными: «...У лукоморья дуб стоит-цветет,/ златая цепь на дубе том имеется,/ ласкает двух подруг ученый кот./ А я один. Мне не на что надеяться.» (Степанцов 1995:40). Еще одной особенностью идеологии куртуазных маньеристов является принцип эстетической симуляции. Не подражания, а именно симуляции, поскольку стилизация языка под лексику XVIII века выступает, к примеру, у Степанцова, весьма откровенно и даже вызывающе. То, что за эталон взята лексика века Просвещения, не случайно: ведь именно в этот период европейская аристократическая культура достигает апогея изощренности, искусственности, эротизма, театрализованности. Кстати, к стилистической симуляции и пародии куртуазных маньеристов подводит и понимание правды в искусстве, также восходящее к идеалистическим прототипам. Для них эта правда неотделима от другой категории — категории возвышенного. Вступая в давний эстетический спор о том, что выше — действительность или искусство, что первично, а что вторично, что является образцом и чему следует подражать, маньеристы решительно встают на сторону художественного творчества, вымысла. Они отрицают реальность как предмет, определяющий структуру произведения. Соответственно, возвышенное включает те атрибуты — фантазию, выдумку, творческий вымысел, — которые, как они считают, поднимают мышление над банальностью окружающего мира, освобождают его от рабства материальной обусловленности. В стилистике — это преувеличения, изобильность эпитетов, декоративность, орнаментальность. Поскольку факт искусства несравненно выше факта действительности, поэтому и то, что воспринимается в качестве художественной иллюзии, поэтической fata morgana, на самом деле представляет явление истины в более высоком, спиритуальном ее воплощении. Итак, для маньеристов истина и художественная иллюзия — вещи не только совместимые, но и взаимно необходимые. Они выше и плодотворней формальной логики и истин бытовой археологии. Поэтому гиперболизация описаний и чувств, помещение современных событий в воображаемые романтические и сентименталистские пейзажи и интерьеры, переодевание и игра, смешение низкого и высокого — приемы не только дозволенные, но и предпочтительные. И Степанцов строит идиллические декорации, окружает своих героев и героинь воображаемыми персонажами, придает «красивость» выражению внутренних переживаний. Касаясь вопроса о соотношении реальности и воображения в произведениях Степанцова, следует отметить, что одной из основных задач поэзии и поэтического языка он видит в сублимации жизненной фактуры при посредстве образов, тропов и метафор, в достижении художественной эманации жизни, ее изысканной образной концепции, однако не торжественно-репрезентативной, но живой, динамичной, сочетающей высокий «штиль» с иронией и сарказмом, идеалистические фигуры — с прозаической фактурой сегодняшнего дня. Ни в коем случае не желая порывать со своим временем, он просто хочет интерпретировать его с помощью маньеристского художественного инструментария. Поэтому современность на уровне знака, образа, героя или сюжета неизменно составляет основу его текстов: «И вот ты произнес последнее «прощай»,/ и ждешь потоков слез, истерик и попреков,/ но девочка, вскочив и закричав «банзай!»,/ за бабочкой спешит, как Вольдемар Набоков» (Степанцов 1995:12). Одной из сторон лингвистической пародии маньеристов является возвращение литературе того качества, которое вкладывалось в понятие «изящная словесность», а именно, введение в структуру текстов ритмических размеров, словесных формул и оборотов, придающих произведению изысканность и языковой аристократизм. К этим приемам относится использование таких стихотворных форм, как баллада, стансы, триолет, сонет, поэтическое послание, рондо, а также обилие и преувеличенность дефиниций, архаизмов, слов иностранного происхождения — латинизмов, галлицизмов, англицизмов. То там, то здесь мы встречаем такие «изящные» формулы, как «колокол лунный», «ритурнель», «мой ангел», «ядовитые стрелы», «божественный резец», «дивные изгибы», «сумасшедшая луна», «мон ами»: «Изабель, Изабель, Изабель!/ Бьет серебряный колокол лунный,/ и всю ночь я хожу как безумный,/ и твержу без конца ритурнель:/ Изабель!» (Степанцов 1992:39). Сюда следует также добавить частые аппеляции к древнегреческой, древнеримской и языческой мифологии: Венера, Амур, Пан, Тарпейская скала, Кастальский источник, Плутон, дриады, Один. Эти персонажи — нередкие гости поэзии Степанцова. Слово у него превращается в атрибут своеобразного поэтического маскарада, это — слово-маска, слово — плащ-домино. Оно призвано, как это и бывает на настоящем маскараде, не столько скрыть прячущуюся за ней некую сущность, сколько усилить таинственность, экстравагантность. Тайна и таинственность, размывая очертания явления, лишая его определенности, удлиняют его проекцию в трансцендентальную бесконечность. Отличие структуры текстов Степанцова от литературных оригиналов XVIII века — в иронии, возникающей на стыке маньеристского образа и современного контекста. Герой, мыслящий и действующий в стиле персонажей «Манон Леско» в условиях конца XX — начала XXI века, несомненно предстает фигурой, по крайней мере, странной, комичной. Его пышнословная рефлексия, стиль внутреннего монолога «не стыкуются» с прозаичностью реалий. Литературный фантом кавалера де Грийе или маркиза де Сада на фоне общежития Литинститута — как это происходит, к примеру, в «Хрониках Ордена» откровенно провоцирует читателя на смеховую реакцию в отношении к носителю куртуазных манер. Однако, думается, механизм куртуазной иронии не столь прост, как кажется на первый взгляд, поскольку всегда предполагает парадоксальную коллизию «нормальности» с «отклонением», некоего разумного бытия с его примитивизацией, извращением, вульгаризацией. И если взглянуть на продукцию Великого Магистра Ордена куртуазных маньеристов (таково «звание» Вадима Степанцова) с этой точки зрения, то вектор иронии может повернуться и в противоположную сторону. И не тень «галантного кавалера» в интерьерах нашего века представится смешной, а убогий практицизм, куцый язык, нищета чувств наших современников предстанут карикатурой на фоне изобильности, изящества и лексической ловкости обладателя тонких манер. В творческом методе экспериментальных течений андеграунда 70-80-х годов ХХ века, а затем и в постмодернистской культуре, доминирующей с середины 80-х годов, превалируют деструкция, коллажность, работа с готовыми кальками и имиджами, принципиальный эклектизм и аксиологический эгалитаризм, т.е. отказ от ценностных иерархий. Все это, вне зависимости от субъективного желания авторов (а нередко это было и программой дискредитации устоявшихся образов и формул), приводило, с одной стороны, к малодоступности поэтического языка, а с другой, к тому, что можно назвать монструозностью образного строя. В подавляющем большинстве случаев герои постмодернистских текстов — уроды и чудовища (вспомним МилицАнера Д. А. Пригова или инфернальные конструкции его же сборника «Пятьдесят капелек крови...»). Тексты Степанцова представляют реакцию на подобную теорию и практику, противопоставляя, например, культурной индифферентности — ориентацию на традиции, дегероизации — активную прокламацию индивидуальных чувств и амбиций. Куртуазные маньеристы вполне отчетливо живописуют черты своего героя, его внутренний мир, поступки и их мотивации. Этот собирательный тип можно назвать, если обратиться к терминологии XVIII века, «галантным кавалером». Он образован, изыскан, изящен, а самое главное — он литературен, ибо всякий свой поступок и ситуации воспринимает как сюжет баллады, сонета, эпистолы. Здесь уместно вспомнить ситуацию конца XIX — начала XX века в России, когда полностью выдохся натуралистический или реалистический метод, исчерпав способ воздействия на читателя показом «свинцовых мерзостей жизни». Рождается символистская поэзия, организовывается журнал «Весы», появляется художественное объединение «Мир искусства». Культура XVIII века и тогда, в начале XX-го столетия, также стала одним из главных источников вдохновения поэтов и живописцев, заимствовались и стилизовались лексика, литературные формы, острословие и ироничность. Все это дает основания полагать, что внутренней причиной «куртуазности» и «маньеры» стала «тоска по культурности», по способности многостороннего литературно-поэтического выражения чувств и переживаний, которые были тонко разработаны, культивировались в тех художественных парадигмах, которые имитируют Степанцов и другие члены «Ордена куртуазных маньеристов»
Все даты в формате GMT
2 час. Хитов сегодня: 104
Права: смайлы да, картинки да, шрифты да, голосования нет
аватары да, автозамена ссылок вкл, премодерация вкл, правка нет
- участник сейчас на форуме
- участник вне форума